Ну, и слава Богу!

А Саша поехал в Михайловский дворец в сопровождении Гогеля и камердинера Кошева.

Народу у флигеля собралось раза в два больше, чем в прошлое воскресенье, когда открывали школу Магницкого: под сотню человек.

Учебных пособий не хватало с вероятностью 100%.

Публика (если её можно так назвать) была разношёрстной. По возрасту лет от десяти до сорока. Некоторые бородаты и усаты. В картузах, поддевках или зипунах, холщовых штанах и лаптях. Сапоги — редкость.

Потенциальные ученики сняли картузы и поклонились в пояс.

Запах от толпы шёл не аристократический. Более того, многие сжимали двумя пальцами дымящиеся папироски.

Саша поднял руку и громко сказал.

— Дорогие мои! Прошу не курить! Моя тётя, которая отдала нам этот флигель под школу, если почувствует запах табаку, всех нас без разговоров выгонит в шею.

К его удовлетворению папироски были потушены, правда, окурки брошены на землю и раздавлены лаптями.

Ладно, может не заметят.

Кропоткин с пажами был здесь. Саша обнялся с будущим анархистом, с остальными ограничился рукопожатиями.

— Надо учебники докупать, — сказал Саша.

Присутствующих попросили поднять руки и пересчитали по головам. Кошеву и денщику Кропоткина выдали учебники (в качестве образца) и оставшиеся деньги и отправили к Вольфу с наказом купить 70 комплектов.

На этом деньги кончились.

Саша очень надеялся, что магазин Маврикия Осиповича открыт по воскресеньям.

Зато преподавателей хватало. Саша решил разбить присутствующих на четыре класса. Как раз столько комнат было выделено под школу Магницкого во флигеле.

В толпе стояла девочка лет пятнадцати одетая, как крестьянка: в длинную юбку, поддевку, лапти и белый платок. Довольно милая, с большими глазами и свежим лицом. С ней был мальчик помладше с задорным взглядом, в штопанном зипуне и совершенно драных лаптях: сквозь дыру проглядывала не слишком чистая кожа большого пальца.

Девочка заметила на себе княжеский взгляд, зарделась и на всякий случай ещё раз поклонилась в пояс.

— Подойдите! — сказал Саша.

И тут же засомневался в выбранной интонации: «Не слишком ли по-барски звучит?»

Девочка взяла за руку мальчика, и они подошли.

— Здорово, что вы здесь! — сказал Саша девчушке. — Как вас зовут?

— Меня Настей, — бойко сказала девочка, — а это мой брат Ваня.

Хорошо, что брат. Мог оказаться мужем. Учитывая местные традиционные ценности и национальные скрепы.

Она улыбнулась, и на щеках появились ямочки.

— Я с братом посижу? — спросила она. — Я не буду мешать. Мы на «Веретене» работаем.

— Где? — переспросил Саша. — На «Веретене»?

— Это бумагопрядильная фабрика, — подсказал Гогель.

— Да, — кивнула девочка. — Помогаем ткачам, корзины с пряжей подносим.

— А откуда про школу узнали? — спросил Саша.

— У меня старший брат на механическом заводе работает, — объяснила Настя, — паровозы делает. Он и сказал, чтобы я Ваню сюда привела.

— А сам что не пришёл? — спросил Саша.

— Некогда ему, семейный он.

— Ладно, — сказал Саша, — пусть приходит, как будет время. А просто так сидеть у нас нельзя. Только учиться.

— А можно? — спросила девочка.

— Конечно.

Саша выдал ей и брату Ване по пособию Главинского, Азбуке с картинками, перу с чернильницей и прописям.

Обернулся к Гогелю.

— Григорий Фёдорович, не могли бы вы одолжить мне до вечера 10 рублей?

Гогель с готовностью достал кошелёк и вытащил ассигнацию.

Саша взял и отдал Насте.

— Купите брату сапоги, а то октябрь уже. Не приведи Господи простудится.

Взял Настю за руку и повёл ко входу.

Крикнул остальным:

— Пойдёмте!

Рука его, коснувшаяся девичьей ладошки, была, как и положено, в перчатке, но организм вспомнил, что ему уже четырнадцать с половиной. Это было некоторой неожиданностью. До сих пор на всех представительниц низших сословий Саша реагировал примерно, как дон Румата на дону Окану.

Но от Насти пахло, кажется, ромашками.

Этого ещё не хватало! «У стен дворца она пасла гусей…»

Вряд ли это вариант «барышня-крестьянка», но вариант «бедная Лиза» его тоже не очень устраивал. Он живо представил себе статью в «Колоколе» под названием: «Великий князь Александр Александрович заманил бедную девушку в свою воскресную школу и соблазнил её».

«Наше всё» мог себе позволить переспать со всеми пейзанками в своём имении, а он — уже вряд ли. Колесо времени со скрипом повернулось и остановилось под лозунгом: «Простолюдины тоже люди».

Они вошли в класс, и он отпустил её руку. Пожалуй, с облегчением.

Настя с братом села на первом ряду и смотрела на Сашу, как на икону Спасителя. Глаза у неё были серые, как у Жуковской. Из-под платка выбилась светлая прядь.

Саша пошёл инспектировать классы на предмет всем ли хватило мест и несколько отвлёкся.

Хватило, но впритык. Зато учителей иногда по двое на класс.

Саша взял себе в напарники Кропоткина.

Сел за учительский стол и открыл Главинского. Пропустил «Молитву перед учением» и сразу начал с гласных.

— Петь, у тебя почерк нормальный? — тихо спросил Саша.

— Ну, так…

— Можешь «А» на доске написать?

Кропоткин взял мел и написал довольно приличную «А».

— Это буква «А», — прокомментировал Саша, — давайте произнесём её все вместе.

И класс повторил.

— Теперь откройте ваши «Азбуки» (это которые тоненькие с картинками). На первой странице там та же буква. А птица — аист. Она с этой буквы начинается. Давайте повторим ещё раз.

Это всё был чистый экспромт, но народ внимал и послушно делал всё, что говорили.

Проблема заключалась в том, что в «Азбуке» буквы шли по алфавиту, а у Главинского сначала «А», «Э» и «О». Но Саша придумал выход: сначала писать нужную букву на доске, а потом искать её в «Азбуке». Под рассказы о животных на картинках.

Где-то на середине урока до Саши дошло, что в обоих пособиях отсутствует буква «ё», хотя он смутно помнил, что её ввела, вроде, княгиня Дашкова и начал употреблять Карамзин. Впрочем, Саша предпочитал писать без неё, что ни Грота, ни Эвальда не напрягало.

У Главинского, в отличие от «Азбуки» не было и «и краткого».

После чтения перешли к письму, объяснили, как держать перо, и наблюдали как великовозрастная публика, чуть не высунув языки, выводит палочки и крючочки, покрывая страницы слоем клякс. Хорошо, что тетрадей купили много.

Кропоткин солидно ходил по классу и любовался результатами.

С арифметикой пошло лучше, ибо все деньги в своей жизни считали так что помнили, как пишутся первые пять цифр. Саша затосковал по счётным палочкам, зато вспомнил, откуда взялись двенадцатиричная и шестидесятиричная системы и научил публику считать по фалангам пальцев.

В общем, оттрубили три часа.

Саша пригласил учеников приходить в следующий раз, отпустил всех по домам, а потом ещё час пажи обсуждали преподавательские методики и делились опытом.

— Ну, к следующему разу часть народа отвалится, — предположил Саша, — будет посвободнее и работать легче.

— И тогда царевич взял меня за руку и повёл в класс, — говорила Настя, сидя на завалинке у деревянного барака рабочего общежития фабрики «Веретено».

— А он красивый? — спросила подруга Глаша.

— Спрашиваешь! — хмыкнула Настя. — Царевич же! Курносый, правда. Но, как улыбнётся: что твоё солнышко. И шнуры у него на мундире золотые, так и сияют. И здоровый, на голову выше меня.

— Да ты влюбилась никак?

Настя вздохнула.

— С ума-то не сходи! — одёрнула Глаша, — не ровня он тебе. А потом в петлю полезешь.

— Уж и помечтать нельзя! А вам завидно! Представляете, у него денщик — генерал. И он генералу своему приказывает: дай этой девице 10 рублей — пусть брату своему сапоги купит.

— И дал?

— А то! Только не хочу я Ваньке сапоги покупать, скрадут ведь. Лучше по лаптям нам обоим.