23 сентября в Министерстве государственных имуществ, что на Исаакиевской площади, собралось не совсем обычное общество.

Присутствовали: Великий князь Константин Николаевич, академик Якоби Борис Семёнович, купец первой гильдии Мамонтов, Муравьев Михаил Николаевич, генерал от инфантерии, министр Государственных имуществ, и великий князь Александр Александрович в сопровождении графа Строганова.

Саша был благодарен папа́, что тот выдал ему в сопровождающие Строганова, который всё-таки что-то понимал в бизнесе, в отличие от Зиновьева, Гогеля и Казнакова вместе взятых.

Устав будущего акционерного общества «Санкт-Петербургская телефонная компания» Саша фанатично прочитал с карандашиком, ибо ещё в будущем привык досконально изучать все документы.

Патологических подводных камней не нашёл, но попросил Строганова прочитать ещё раз. И понял, что ему не хватает хорошего юриста, знающего местные законы, а, главное, правоприменение.

— Уставы переписывают друг у друга, ещё со времён Александра Павловича, — заметил граф, — так что не беспокойтесь, ничего нового.

Устав надо было обсудить и подписать, а готовили его в Министерстве государственных имуществ, поскольку государство входило в число учредителей и собиралось оплатить часть уставного капитала. Правда, непонятно на какие шиши в свете развития и углубления «банкового» кризиса.

Муравьёв, собственно представлял государство, а Строганов — государя. Ибо Саша, как несовершеннолетний, ничего самостоятельно подписывать не мог. Так что можно было считать, что папа́ присутствует на собрании в качестве двух ипостасей.

Как дядя Костя будет уживаться в одном акционерном обществе с Муравьёвым Саша представлял себе плохо, ибо эти двое терпеть друг друга не могли.

Саша с Якоби присутствовали в качестве держателей привилегии, которую следовало подшить к уставу, и все это вместе отдать на утверждение в департамент мануфактур и внутренней торговли Министерства финансов. Сколько там будут думать финансисты, одному Богу известно. Хотя Саша надеялся, что не очень долго, поскольку это тоже ипостась папа́. Третья.

Только после удовлетворения прошения о создании общества, можно было открывать подписку на акции и собирать складочный капитал.

В уставе всё было по минимуму. Уставной капитал 100 тысяч рублей и соответствующее количество акций разного номинала.

Привилегию оценили в 10 процентов, что было прямо роскошно, поскольку весь капитал учредителей не должен был превышать 20 процентов. Не иначе вмешалась одна из ипостасей папа́.

«На деле это не всегда так», — объяснял Строганов, — «иногда учредители выкупают все акции. И не всегда по своей воле. Те, что не удалось продать, необходимо либо выкупить, либо уменьшить уставной капитал. А это невозможно без санкции государства».

«То есть всё по второму кругу?» — спросил Саша.

«Да, по второму кругу, — беспощадно подтвердил граф, — Более того, увеличить уставной капитал тоже нельзя без санкции государства».

Началось подписание устава. Саша расписался, а под его подписью автограф оставил Строганов как представитель папа́. И документ пошёл дальше: дядя Костя, Муравьёв, Якоби, Мамонтов. Хотя последний собирался внести чуть не больше всех.

Мероприятие завершилось небольшим фуршетом, где совершеннолетние обмывали событие шампанским, а Саша — яблочным квасом.

Рядом с ним как-то невзначай оказался Муравьёв. Саша плохо представлял, что это за Муравьёв такой. Мало ли в России Муравьёвых. Из исторических персонажей Саша помнил Муравьёва-Апостола, одного из повешенных декабристов, Никиту Муравьёва — автора проекта декабристской конституции и ещё одного Муравьёва, «который вешал». А вот кого он вешал и за что Саша представлял смутно. Поляков что ли?

Так или иначе ни имени, ни отчества «вешателя» Саша не помнил совсем.

Министр Муравьёв был грузен, широк в кости, хром на одну ногу и не расставался с тростью. Он имел широкое лицо, двойной подбородок и седые усы. И выглядел лет на шестьдесят.

— Наслышан о вашей школе Магницкого, Ваше Императорское Высочество, — сказал он.

Саша вежливо кивнул.

— Когда мне было столько же лет, сколько вам, я тоже увлекался математикой, — продолжил Муравьёв. — И вместе с отцом и братом основал «Московское общество математиков» на физико-математическом факультете Московского университета. Мы ставили целью распространение в России математических знаний: читали бесплатные публичные лекции и переводили труды лучших европейских математиков на русский язык.

— Очень достойно! — восхитился Саша. — Жаль, что я не знал об этом.

Министр вздохнул и поморщился.

— А знаете, чем это кончилось, Ваше императорское Высочество?

Глава 19

— Нет, — сказал Саша. — И чем?

— В 1810-м школу преобразовали в Училище колонновожатых, и большая часть тех, кто слушал наши лекции, числом более сорока человек, блестяще сдали экзамены и перешли туда.

— Колонновожатых? — переспросил Саша. — И все туда пошли? Звучит не очень престижно.

— Училище готовило офицеров Генерального штаба, — объяснил министр.

— А! — сказал Саша. — Тогда понятно.

— Училище располагалось в Москве, — продолжил Муравьёв, — в нашем доме на Большой Дмитровке. Потом ещё одно открылось в Санкт-Петербурге.

— Пока всё замечательно, — заметил Саша.

— И оставалось таковым до декабря 1825-го.

— А, — сказал Саша. — Все колонновожатые, как один, вышли на Сенатскую площадь?

— Я много слышал о вашем замечательном уме, Ваше Императорское Высочество, — вздохнул Муравьёв. — Да, вы почти угадали. Не столь ужасно, не все, но почти три десятка наших выпускников оказались причастны к мятежу. Более того, тринадцать их них были осуждены по разным разрядам: от второго до четвёртого. Тринадцать!

— Математика виновата? — поинтересовался Саша.

— Вы зря иронизируете, Ваше Императорское Высочество, — упрекнул Муравьёв.

— Если интеллектуалы массово оказываются в оппозиции, это означает, что правительство делает что-то не то, — заметил Саша.

— Как вы мягко, Ваше Императорское Высочество! — сказал Муравьёв. — Не в оппозиции, а в заговоре.

— Если интеллектуалы массово оказываются в радикальной оппозиции, — уточнил Саша, — это означает, что правительство делает что-то радикально не то. Или не делает того, что необходимо. Освобождение крестьян назрело — не освободили, парламент назрел — не созвали, конституция назрела — не приняли. А Александр Павлович, при всём моём к нему уважении, увлёкся мистицизмом, вместо того, чтобы дело делать

— Причём тут правительство! Просто мечтали видеть себя Мирабо и Дантонами! Одно пустое тщеславие! К власти рвались, не имея ни малейшего представления о том, что в стране происходит.

— Были безумно далеки от народа, — хмыкнул Саша. — Мечты к заговорам не приводят, Михаил Николаевич, для заговоров нужно реальное недовольство.

— По-разному бывает, — сказал Муравьёв. — Бывает и блажь. Я не сомневаюсь в ваших благих целях, Ваше Императорское Высочество, но мой долг вас предупредить. Результаты могут оказаться неожиданными. Я уже молчу о том, кого вы набрали. В училище колонновожатых принимали только дворян.

— Не спасло, — усмехнулся Саша. — А набрал я тех, кто способен решить задачи Остроградского.

— Жиды, немцы, татарин, раскольник и купчики самого мелкого пошиба!

— Навели справки? — спросил Саша. — Спасибо за работу. Я у них спрашивал, кому нужно питание и жильё, но ведь не все признаются.

— Всегда рад помочь, — хмыкнул Муравьёв. — Могу прислать.

— Буду очень обязан, — кивнул Саша.

— Вы скоро крепостных будете принимать!

— Я бы и сейчас принял, — сказал Саша. — Не пришёл никто.

— Кстати, — вспомнил Муравьёв. — Верно ли до меня дошли слухи, что в вашей школе нет Закона Божьего?

— Закон Божий помогает в интегрировании? — поинтересовался Саша.

— Закон Божий помогает в верности! — сказал министр.